Штурмовой отряд. Битва за Берлин - Страница 57

– А потом?

– А потом, товарищ капитан, мы просто исчезнем. Я ведь тебе уже говорил, нас тут не было и нет. Привиделись мы тебе. Вот так-то.

– Про будущее спрашивать, как я понимаю, нельзя, все равно не ответите?

– Разумеется, не отвечу. И даже не намекну. Почему, сам поймешь, или подсказать?

– Лучше уж подскажите, и так голова кругом… Для меня будущее – еще день прожить, пулю или осколок не словив. Когда победим, тогда и думать о будущем стану.

– Вот если я тебе сейчас, допустим, скажу, что ты через три дня погибнешь, как считаешь, поддержит это твой боевой дух? Ничего подобного, наоборот, подорвет. Пулям кланяться ты, конечно, не станешь, не тот человек, но и смерти подсознательно каждую секунду ждать будешь, поскольку безысходность в твоей душе поселится. Или совсем наоборот – скажу, что Василий Иванович Родченко всю войну прошел да до генерала дослужился, кучу детей нарожал, внуков с правнуками дождался. Красиво? Еще как красиво. И от такой уверенности в собственном счастливом будущем ты совсем смерти опасаться перестанешь да дурную пулю и словишь. Понял примерно, что я имел в виду?

– Так я ж разве про себя? – искренне возмутился капитан. – При чем тут я?! Я ж про страну спросить хотел, про Родину нашу, про товарища Сталина!

– Так и со страной примерно так же, Вася, страна – она ж из отдельных людей состоит. И если каждый будет свое будущее заранее знать, в итоге сущая чепуха может получиться. Одно могу сказать, нормально все в будущем будет, не переживай. Все?

– Так точно, все! – От избытка чувств (и информации) Родченко аж на месте подскочил, однако опустившаяся на плечо тяжелая рука подполковника решительно дернула его обратно.

– Вот примерно этого я и боялся. Ну и чего прыгаешь? Ладно, свои кругом, а если б нет? Учись себя в руках держать, капитан, пригодится. Надеюсь, напоминать, чтобы лишнего языком не трепал, не нужно?

– Обижаете… то есть никак нет!

– Вот и ладненько, тогда собирайся, через пять минут выходим. Привалов больше, как мне кажется, уже не будет….

Глядя вслед капитану, подполковник Трешников тяжело вздохнул. На душе было откровенно противно от той маленькой, но мерзкой лжи, что он позволил себе в конце разговора. Но ведь не рассказывать же ему, что Советского Союза больше нет, что его продали, предали и разорвали на отдельные куски? Или про то, что войны в будущем, которое сейчас, за считаные дни до Победы, ему наверняка кажется светлым и счастливым, так и не прекратились? Или о том, что…

«Так, а ну все, довольно, чего разнылся? Совсем охренел? Нашел время! – зло одернул себя Трешников, подхватывая фонарь и решительно поднимаясь на ноги. – Ты здесь как раз для того, чтобы менять историю; чтобы больше не приходилось врать в глаза вот таким капитанам. И чтобы там, через много лет, этим самым постаревшим капитанам не приходилось просить милостыню возле метро, чтобы не умереть с голоду, или бояться надеть в День Победы свои боевые награды, опасаясь быть избитым молодчиками в масках и с нацистскими повязками на рукавах!»

Раздраженно плюнув под ноги, Трешников подхватил фонарик и двинулся к своим людям…

– Миша, – обратился подполковник к майору Барсукову. – Насколько помню, у нас парочка запасных радиогарнитур имеется? Вот и хорошо, отдай капитану с сержантом и пользоваться научи.

– А…

– Бэ, – буркнул Трешников. – Капитан уже в курсе, я ему рассказал.

– Сам догадался? – понимающе подмигнул Первый. – Не удивлен, Вася наш мужик неглупый и внимательный, я даже думал, что он раньше два и два сложит. И как, поверил?

– Вроде поверил, главное, за вражеских диверсантов не держит. Ладно, давай радифицируй их, и будем выходить.

И вот сейчас вся группа собралась возле выходной двери…

– Снова взрывать придется, а жаль, так хотелось по-тихому зайти, – закончив осмотр двери, заключил старлей Коробов, оборачиваясь к командиру. – Эх, нужно было такой же газовый резак прихватить, что мы с собой в затопленный туннель брали, сейчас бы петельки вырезали – и аллес, толщина-то плевая.

– Ага, а заодно и «болгарку» вместе с бензиновым генератором на тележке катили б за собой, словно «максим», и горя не знали, – иронически хмыкнул Трешников. – Накладывай заряд, некогда возиться. И постарайся, чтоб дверь сразу вынесло, доламывать времени не будет. Всем – боевая готовность, сразу после взрыва атакуем. Четные – левый фланг, нечетные – правый, Один-один и «один-два» – тыл. Крайним номерам вперед не лезть ни при каких обстоятельствах, все одно, там наверняка темнотища будет. Фонари погасить, дальше пользуемся только «ночниками». Поехали.

Спецназовец сноровисто прилепил вокруг петель и замка двадцатисантиметровые колбаски пластиковой взрывчатки, вдавил в податливую массу трубочки радиодетонаторов и побежал следом за укрывшимися в глубине коридора товарищами. Бойцы присели вдоль стен, как можно плотнее вжимаясь в бетон. Майор Ленивцев, которому подполковник поручил присматривать за Родченко с Аришиным, легонько пихнул капитана в бок:

– Ты, конечно, сапер опытный, но лучше все ж уши ладонями зажми, да рот открой. Тебя, Степа, это тоже касается. Мы внутри бетонной трубы, так что по перепонкам неслабо врежет, а если вас обоих глушанет, ни хрена в наушниках слышать не будете, что есть совсем не гут. Позывные помните?

– Так точно, тарщ майор, – ответил за обоих Родченко, запихивая под каску ладони и зажимая уши. Сержант сделал то же самое. – Я – Один-один, Степан – «один-два».

– Вот и ладненько. Только на будущее потише ори, лады? Не забывай, что в микрофон говоришь, а он любой шепот усиливает.