Штурмовой отряд. Битва за Берлин - Страница 71

Обернувшийся к капитану Трешников весело подмигнул:

– Быстро ты, молодец. Ну что, хочешь на Гитлера глянуть? Не передумал?

– Он… здесь? – хрипло выдохнул Родченко.

– Угу, туточки, вон в этом мешке, – подполковник кивнул на одну из штуковин. – Разговор наш помнишь, Вася? Без глупостей. Миша, покажи капитану Алоизыча.

Смерив Василия насмешливым взглядом, Барсуков присел на корточки и, повозившись пару секунд, откинул верхний клапан, направив внутрь свет своего фонаря. Сглотнув ставшую вязкой от волнения слюну, Родченко придвинулся, уставившись на лежащего фюрера. Одутловато-отечное лицо, нездоровый, землистый цвет рыхлой кожи, редкие волосы, прилипшие к вспотевшему лбу, крохотные усики под носом… неужели это и есть тот самый Гитлер?! Человек, волею которого разрушено множество советских городов и уничтожены десятки миллионов людей?! Который убил его сестру и отца?..

Помотав головой, капитан сделал шаг назад.

– А ты чего ожидал? – усмехнулся майор, застегивая клапан обратно. – Это на портретах ведомства доктора Геббельса он весь из себя такой-разэдакий. А на деле, сам видишь. Кстати, насчет Геббельса – вон он, у стеночки стоит, видишь? В наручниках да с синяком на полморды. Хилый такой, чистый дрыщ.

Родченко посмотрел в указанном направлении, встретившись взглядом с горящими ненавистью безумными глазами нацистского фанатика. Поединок взглядов длился всего несколько мгновений, затем рейхсминистр пропаганды зло дернул щекой и торопливо отвернулся, презрительно вздернув узкий подбородок. «Поиграй мне еще в гляделки, сука, – мелькнула и пропала в голове капитана мысль. – Это я твоего сраного Гитлера товарищу подполковнику обещал пальцем не тронуть, а тебе могу и промежду глаз засветить, со всей рабоче-крестьянской решимостью!»

Словно уловив его настроение, Трешников коротко бросил:

– Капитан, поди сюда, разговор имеется. Мужики, заканчиваем время терять, через минуту выходим.

Отведя Родченко в сторону, подполковник смущенно поглядел на него, прежде чем начать разговор. Это капитану сразу же не понравилось: чтобы командир группы особого назначения, да смущался?! Не бывает такого! Ох, что-то тут не так… неужели придется ему снова в прикрытии оставаться, на этот раз уже без шансов живым вернуться? Нет, ежели нужно, то он спорить не станет, чай, понимает, какой важности груз нужно нашему командованию доставить. Да какое спорить – добровольцем бы вызвался. Обидно, конечно, перед самой Победой помирать, но судьба Родины всяко важнее…

– Чего напрягся, Василий? – мгновенно заметил его состояние подполковник. – Не переживай, ничего особо опасного да невыполнимого тебе не предстоит. Ты мне вот что скажи, у тебя дети имеются?

– Откуда, тарщ подполковник? Не успел я до войны обжениться, не до того было. Вот сейчас фрица дожмем, страну восстановим, тогда уж и о семье думать стану.

– Ага, – невпопад ответил тот. – Короче, тут такое дело, капитан. Вон в той комнате – шестеро ребятишек, пять девчонок и один пацан, самой старшей двенадцать, младшей – и пяти нет. Оставить их здесь я не могу, тащить с собой в составе основной группы – тоже. Сам видишь, с каким мы грузом пойдем. Выручай, капитан, выводи детишек. Пойдешь следом за нами, метров за пятьдесят после арьергарда, а мы уж постараемся живых не оставлять. Сделаешь?

– Дело нехитрое, – пожал плечами Родченко. – Опять же дети, пусть и фрицевские… А они вообще чьи?

– А вон папаша у стеночки стоит, глазами зыркает.

– Дети Геббельса?! – ахнул тот.

– Это что-то меняет, капитан? – на сей раз взгляд Трешникова был жестким, без малейшей тени смущения. – Помнишь, как товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает»? Разве они виноваты, что родители у них такие поганые? Если хочешь знать, то первого мая их убила бы во сне собственная мамаша, всех шестерых. Отравила цианистым калием. Да еще и написала по этому поводу, что, мол, «жаль оставлять их жить в той жизни, которая после фюрера наступит». Вот так то, Василий Иванович…

– А она где? Мамаша, в смысле? – буркнул, опустив взгляд, Родченко.

– Померла, спасибо Косте Коробову. Опоздай он еще хоть на несколько секунд, успела бы всех детишек порешить. Вот он, когда такое дело увидел, ее и пристрелил. За волосы в соседнюю комнату выдернул – чтоб дети не видели – да и пристрелил. Ну так что, договорились?

– Разумеется, тарщ подполковник. Я ж помню, как вы в метро насчет русского солдата говорили. Мы с детьми не воюем.

– Вот и молодец! – повеселел Трешников. – А чтобы ты не сомневался, так и быть, открою тебе маленькую тайну из будущего, Василий: через четыре года в одном из берлинских парков откроют памятник советскому воину-освободителю. И на руках этот бронзовый солдат будет держать маленькую немецкую девочку, которую перед тем от смерти спас. Реальная, кстати, история, буквально на днях произошла. Так что, как видишь, не один ты немецких детишек спасаешь. А как до выхода из туннеля доберемся, решим, как с ними дальше поступить. По моим данным, там уже наши должны быть, гвардейцы твоего полного тезки, генерал-полковника Василия Ивановича Чуйкова, а как оно на самом деле выйдет – на месте разберемся.

– Тарщ подполковник, так я ж это, по ихнему ни бельмеса не понимаю! Как мне с детишками общаться-то?

– Да, это проблема, – задумался на несколько секунд Трешников. – Оставить с тобой кого-то из ребят я не могу, сам понимаешь. Ладно, сделаем так: чтобы детей не пугать, мы между собой и с ними только по-немецки будем разговаривать, а тебя представим… ну, скажем, контуженым и оттого временно оглохшим и потерявшим речь гауптманом. Да, точно: скажу им, чтобы никаких вопросов тебе не задавали, а просто слушались жестов. Полагаю, к дисциплине они с младенчества приучены, с таким-то папашей, так что будут слушаться. Все, долго говорим, нужно уходить. Иди вон к майору, он тебя с детьми познакомит. Только в коридор, пока мы Геббельса не заберем, их не выводи.